В конце марта правительство одобрило поправки к программе воспроизводства минерально-сырьевой базы на 2005-2020 годы. Поправки предусматривают увеличение бюджетного финансирования программы с 260 млрд до 544 млрд рублей. В целом же с учетом внебюджетных источников инвестиции в геологоразведку до 2020 года составят 4 трлн рублей. О том, как Минприроды планирует реализовать эти планы, о ситуации в отрасли и о том, когда в России закончится нефть, директор департамента государственной политики и регулирования в области геологии и недропользования Минприроды Сергей Федоров рассказал в интервью обозревателю "Газеты" Евгению Белякову.
- Недавно правительство одобрило программу увеличения финансирования геологоразведки в стране. Почему получилось так, что в последние годы в России практически не вкладывали средства в эту отрасль?
- Вкладывали, но маленькие суммы начиная с 1990-х годов. Раньше была система Советского Союза, когда все этапы геологоразведки, включая поисковые и геологоразведочные работы, проводились за счет бюджета. После перестройки произошло разделение бюджетов, появились частные компании. И было принято решение, что разведку должны осуществлять недропользователи. Но так как наши компании запасами были обеспечены значительно больше, чем западные, то они не спешили вкладывать средства в геологоразведку. Зачем вкладывать, если есть запасы уже здесь, под боком? Поэтому произошел провал в объемах работ и провал в приросте запасов. Из отрасли стали уходить специалисты.
После этого государство осознало, что геологоразведка — это не сиюминутный процесс, а долговременный, отдача бывает минимум через 5, а то и через 10-20 лет. И основы для открытий 2020 года нужно закладывать уже сейчас. А чтобы закладывать основу, нужна четкая концепция. И дело не только в деньгах, но и в наличии производственного потенциала. Мы попытались проанализировать, что у нас есть: какой примерно уровень добычи полезных ископаемых наше государство может достичь в тот или иной год и какие запасы нужны для того, чтобы обеспечить сырьевую безопасность страны.
Если мы вспомним 2003 год, то бюджетное финансирование было на уровне 5 млрд рублей. Потом в 2004 году, когда в Минприроды пришла новая команда, мы приняли программу, где в среднем финансирование выходило на уровень 20 млрд рублей в год. Однако мы считаем, что для ускоренного развития процессов воспроизводства нужно еще дальше увеличивать затраты. Мы в этом году вышли с программой, где финансирование достигает уже около 40 млрд рублей в год. Но фактически увеличение финансирования возможно лишь с 2011 года, так как бюджет на три года уже сверстан.
- Как геологи определяют, где бурить скважину?
- Посмотрите на геологическую карту России. Все потенциальные бассейны известны. Этап регионального изучения территории страны уже давным-давно пройден. В региональном масштабе уже известно, где что искать. Локальный прогноз нефтегазоносности, обоснование заложения дорогостоящих глубоких скважин осуществляются по материалам детальных сейсморазведочных работ.
- Как вы можете заранее прогнозировать, где и сколько найдете?
- В программу закладывался необходимый прирост запасов, получаемый не только за счет бюджета, но и за счет средств частных компаний. Мы берем только распределенный фонд и говорим, что на этих участках в соответствии с лицензиями недропользователей объем обязательств по сейсмике — столько-то погонных километров, по бурению — столько-то. Общая сумма такая-то. Переводим в рубли. В итоге сумма, которую недропользователи должны потратить, 4 трлн рублей.
А государственный заказ нужен для того, чтобы снять риски ранних стадий геологоразведочных работ и создать фонд недропользования. Восточная Сибирь — это новый регион, еще недостаточно освоенный. Поэтому мы проводим для недропользователей первоначальную работу, как во всем мире, мы ведем региональные работы, можем пробурить параметрические скважины, но не на участке недропользователя, а в пределах исследуемого района. Научная информация, полученная в ходе региональных работ, позволит сказать, где какие ловушки и так далее. Тогда недропользователи смогут заложить поисковые скважины, составить план работ. Мы лишь добываем для них информацию и на ее основе корректируем программы лицензирования. Возможно, новая информация будет способствовать повышению инвестиционной привлекательности участников и создаст условия, чтобы компании шли сюда и здесь открывали месторождения.
- А частные компании не могут этим заниматься сами?
- Во всем мире это функция государства. Компании могут, но это большой финансовый риск. Компания работает на кредитах банка. Государство берет на себя какую-то часть затрат, надеясь, что это вернется в бюджет за счет налогов. Мы эти участки будем распределять по аукциону, мы же не дарим их. Если компании будут видеть, что это перспективный объект, а не чистое поле, они заплатят значительно больше. Это рынок. Не заплатят одни ≈ придут другие.
- Какая ситуация в отрасли с кадрами? Если многие специалисты из отрасли ушли, кто будет осваивать огромные бюджетные средства?
- Сложный вопрос. Кадры мы долго теряли. И не только в производственных организациях, но и в научно-исследовательских институтах, которые готовили специалистов. Поэтому когда выделяются такие огромные средства, возникает вопрос: есть ли те люди, кому их осваивать? Мне кажется, Роснедрам будет тяжело их освоить, по крайней мере непросто. Закон позволяет не только размещать государственные заказы в госпредприятиях на основе конкурса, но и распределять их между теми, кто предложит лучшие условия для поиска, для научных работ — в зависимости от поставленной задачи. Время покажет. Мы же со своей стороны предприняли первый шаг: наряду с программой внесли проект распоряжения правительства, который временно закреплял бы за Роснедрами все предприятия геологического профиля, где есть доля государства. Но нужна серьезная концепция.
Ее пока нет. Роснедра говорят: отдайте нам геологические предприятия, и все будет хорошо. Росимущество говорит: нет, надо предприятия акционировать и отдать частному бизнесу, который будет лучше работать. На самом деле я во многом согласен с Росимуществом и считаю, что лучший хозяйственник  это все-таки бизнес, а не государство. Зачастую мы сталкиваемся с тем, что, даже если работать по федеральному бюджету, стоимость 1 метра скважины у государства получается значительно дороже, чем у частного собственника. Но у Росимущества, насколько мне известно, тоже нет своей концепции. Есть план ≈ быстро все акционировать и приватизировать. Правда, на мой взгляд, где-то посередине. Есть несколько предприятий стратегического плана, которые нельзя трогать ни в коем случае, а есть предприятия, которые спокойно могут работать. Их надо отпустить на вольные хлеба, приватизировать, отдать в частные руки. Главное  чтобы этим мерилом не было здание офиса в центре Москвы. Зачастую у нас многие предприятия попадают под жернова из-за привлекательности имущественного комплекса. В результате все архивы — на улицу, все коллекции — на свалку, а в особняке в центре Москвы работают уже совершенно другие структуры. Поэтому нужна осознанная госполитика в этом отношении, оформленная решением правительства.
- Как определить эффективность работы геологов?
- В целом по эффективности геологоразведка на втором месте после искателей клада. Куда уж более эффективно? Вкладываешь средства ≈ получаешь запасы. Ни один банковский кредит не сравним с этим. На 1 рубль вложений мы получаем до 100 рублей прибыли в виде прироста ценности недр и запасов полезных ископаемых.
- Если бы я был бродячим геологом и, гуляя по Восточной Сибири, обнаружил месторождение, смог бы я получить свои 25%?
- Если бы клад нашли, то смогли бы. Здесь — нет, не получите, сразу говорю. Почему? Потому что для того, чтобы найти месторождение, нужно иметь лицензию. Иначе это безлицензионная деятельность и даже уголовная статья. Если, имея лицензию, вы помогли найти месторождение и ваш вклад значительный, то существует положение о вознаграждении. Теоретически оно есть, другое дело — государство здесь недорабатывает. Геологи, которые открыли месторождения и по закону имеют право на вознаграждение, зачастую его не получают, так как не разработаны методики. В разных странах это по-разному решается. Если это распределенный фонд, то частная компания создает наградной фонд. Но государство, по-хорошему, должно довести этот процесс до конца по тому фонду, который в советские времена был открыт. И люди, приложившие к этому усилия (многие из них уже старики), должны быть вознаграждены.
- Лично вы что-нибудь открывали?
- Так сложно сказать. Например, 7 мая будет конкурс на Центрально-Хорейверскую зону в Ненецком автономном округе. Я работал на ее разведке, то есть в тех геологоразведочных предприятиях, которые там бурили, проводили каротаж, ставили запасы на баланс и так далее. Но это работа сотен геологов, тысяч людей.
- Насколько нам хватит различных сырьевых запасов?
- Здесь надо очень аккуратно к вопросу подходить. Мы можем говорить лишь о рентабельных запасах, которые выгодно добывать при нынешней цене. Вот, например, марганец. Мы его большую часть завозим для нашей металлургии ≈ покупаем в Казахстане, на Украине, вообще где угодно. Хотя есть большие марганцевые месторождения, но их неэффективно, невыгодно добывать. Проще купить на Украине, чем вкладывать миллиарды и миллиарды. Поэтому главное — рентабельность.
- А по нефти?
- Мы считаем, что сейчас рентабельных запасов у нас — до 2022 года.
- То есть в России при цене $100 за баррель осталось запасов нефти только до 2022 года?
- Рентабельной. Но сейчас, например, строится нефтепровод Восточная Сибирь — Тихий океан. После окончания строительства все, что вокруг, станет рентабельным. Создание инфраструктуры автоматически это сделает. Действительно, что в Якутии может быть рентабельным, когда до потребителя еще тысячи километров трубопровода надо строить? Так же и Ямал: когда газопровод подойдет к нему, сразу все перейдет в разряд рентабельного.
- Как обстоят дела с ураном?
- С ураном проблемы. Сейчас добываем урана меньше, чем потребляем. Работаем пока на складских запасах. На том заделе, что был сделан в советские времена.
- А как же реализация той большой программы, которую планирует Росатом?
- Я надеюсь, что мы ее обеспечим. В рамках программы до 2020 года планируем увеличить прирост запасов урана в 3,5 раза.
- Недавно правительство поставило задачу всем нефтяным компаниям перейти на утилизацию 95% попутного нефтяного газа. Это рентабельно?
- Я считаю, что тот объем попутного нефтяного газа (20 млрд кубометров), который мы сжигаем (а экологи вообще насчитали 60 млрд в год), просто неприемлем. Первая проблема — у нас нигде не учитывается сжигаемый газ, нет запрета на эксплуатацию месторождений без счетчиков. Это надо решать, ведь, по сути, 40 млрд кубов у нас не учтено. А что такое 60 млрд? Это потребление Украины и нескольких Белоруссий. И все это мы выбрасываем на ветер. Когда оппоненты из нефтяных компаний и некоторые чиновники начинают говорить, что экономика компаний не потянет, что нельзя так резко, что если мы введем критерий в 95% обязательной утилизации, это приведет к остановке месторождения, я в это не верю.
Не одни мы такие умные родились, во всем мире есть подобные ограничения. Мы сжигаем газ наравне с Нигерией. Во всех странах — в Норвегии, США, Канаде — сжигается только 3% попутного нефтяного газа, и то это приходится на аварийные выбросы. Тот же Казахстан, наш сосед, в 2004 году принял закон о нефти и газе, в котором дал отсрочку и обязал всех довести утилизацию до 95%. В противном случае месторождения будут остановлены. И тоже кричали, и тоже возмущались, и тоже лоббировали. Но что потом сделали? Начали планомерно выполнять это условие, обеспечили и свои, и наши институты и заводы заказами. Ведь вариантов утилизации ПНГ масса. Этот газ не обязательно закачивать обратно в пласт, можно перерабатывать на месте. Кроме того, из тяжелых фракций попутного газа можно получать масла, развивать газохимию. Можно строить отдельно газопровод, можно электричество вырабатывать и так далее. В итоге заработала наука. Появился спрос — появилось предложение.
Этот вопрос нужно решать как можно быстрее, даже если придется останавливать месторождения. Ничего страшного. Одно остановим, два, три, десять. Зато тот ценный ресурс, невосполняемый, в количестве 60 млрд кубов в год, мы сжигать хоть не будем. Все вопросы решаемы, нужна только политическая воля, чтобы поставить точку в этом споре.
- То есть, получается, все технологии у России уже есть?
- Я считаю, что есть. Под каждое месторождение они свои, могут быть комплексные. Заказывай работу в институте, не только ты свои сверхприбыли получай, но и давай людям возможность заработать. Что касается счетчиков, я вообще считаю, что это обязательное условие. Мы, государство, должны знать, сколько добываем газа, сколько сжигаем. Поэтому ставим условие: счетчики всем к такому-то числу. Нам оппоненты начинают говорить, что рынок счетчиков взметнется вверх. Создавайте собственное производство. Это решаемая проблема. Когда начинают приводить тысячу и один аргумент против, примеры конкретных месторождений, слушать не надо. Выработка индивидуального подхода к каждому месторождению не приведет ни к чему, кроме коррупции.
"Газета". .